Анализ Почему в глазах западных интеллектуалов русская литература имеет индульгенцию на нравственную чистоту и эстетическую неприкосновенность, а имперский дискурс терпят?
«Ya shivu v bolshom dome na kholme»— это единственная фраза, которую помнит Мидж Мейзел по своей специализации русская литература в колледже. С этих слов «Удивительная миссис Мэйзел» начинает свое первое стендап-выступление. Они кажутся ей ироничными, ведь и сама она недавно «жила в большом доме на холме» сытой жизнью домохозяйки, пока обнаружила, что муж изменяет ей с секретаршей, а их брак, начавшийся со свадьбы на тему «Русская зима» (Russian winter theme wedding), как и счастливая жизнь вообще, — не более чем призрак. Я предположила бы, что это лишь метафора, призванная показать нам хрупкость жизни с щепоткой насмешки над кризисом современного высшего образования, который оставляет выпускника беспомощным на рынке труда, если бы растроганная «Удивительной миссис Мейзел» не села пересматривать «Девочек Гилмор». Мастер сильных женских персонажей Эми Шерман Палладино наделила любовью к «Анне Карениной» и другую свою героиню — Рори Гилмор.
Для меня, девочки из Украины, чьи школьные годы пришлись на ранние 2000-е, чьей главной задачей было упорно учиться и много читать, Рори из «Девочек Гилмор» стала больше, чем ролевой моделью. Я мечтала быть ею: уметь так дружить и любить, так писать и редактировать тексты. При повторном просмотре ее очарования романами Толстого вызвало у меня удивление. Почему англоязычный мир так увлекается русским романом?
Что привлекает читателей и читательниц — баллы, церемониальный этикет или персонажи, страдающие загадочной русской «тоской»?
Просматривая сериал впервые, я не заметила диалогов о Толстом. Наверное, потому что русская литература была чем-то очень знакомым, а Толстой уже в 10 классе вызвал отвращение с его безапелляционным видением того, какой должна быть женщина. Автор считал, что грязные пятна на пеленках младенца — это и есть полное счастье Наташи Ростовой из «Войны и мира», а учебник предлагал написать произведение об этой героине как идеале женщины.
На уроке мы смотрели документальную хронику о жизни Толстого, и в ней мимоходом показали озеро, где несколько раз пыталась утонуть его жена. Даже в свои 16 лет я поняла, что вряд ли от счастливой супружеской жизни. В хронике показали сдавленную Софью Толстую, тщетно пытающуюся пробиться на железнодорожную станцию, где уже много часов умирает ее муж — великий русский писатель, но ее не пустили, потому что, кроме всего, Лев Толстой был очень жестоким мужем и не позволил жене попрощаться с ним.
Извини, Рори Гилмор, я долго противилась тому, чтобы читать «Анну Каренину», потому что просто не понимала, что этот мужчина может сказать мне о других чувствах, кроме жестокости. И почему надо увлекаться этой книгой о замужней женщине из высшего света, которая влюбившись в офицера русской армии, покинула мужа и сына ради любовника и наконец совершила суицид, потому что не справилась с давлением общества, которое радостно приняло бы только супружескую неверность, но не открытый скандал.
Долгое время я соглашалась с Донной из книги по сериалу «Твин Пикс»: писатель, придумавший, что женщина бросится под поезд, ничего не понимал в жизни, потому что каждой женщине важно, какой у нее будет вид в гробу, ни одна не хочет лежать в ней кровавым месивом.
Я прочла «Анну Каренину» уже взрослой, пытаясь абстрагироваться от предубеждений и увидеть тот прославленный русский роман, но так и не смогла понять, почему его считают романом о любви и какая такая загадочная мудрость, якобы заложенная автором, есть у Анны. Я увидела персонажку, занимающуюся психологическим абьюзом. В целой книге она ни разу не проявляет нежности к своему любовнику Алексею Вронскому. Первую близость героев в романе о любви Толстой описывает очень устрашающе:
«Она чувствовала себя столь преступною и виноватою, что ей оставалось только унижаться и просить прощения... Он же чувствовал то, что должен чувствовать убийца, когда видит тело, лишенное им жизни. Это тело, лишенное им жизни, была их любовь, первый период их любви. Было что-то ужасное и отвратительное в воспоминаниях о том, за что было заплачено этою страшною ценой стыда... Но, несмотря на весь ужас убийцы пред телом убитого, надо резать на куски, прятать это тело, надо пользоваться тем, что убийца приобрел убийством.
И с озлоблением, как будто со страстью, бросается убийца на это тело, и тащит, и режет его; так и он покрывал поцелуями ее лицо и плечи».
После первой же близости Анна перевела свой выбор на Вронского как обузу: «Все кончено, — сказала она. – У меня ничего нет, кроме тебя. Помни это». Анна требует стопроцентного внимания любовника и с методичностью домашнего тирана пытается отрубить всю его общественную жизнь, кроме заботы о ней. В конце концов, ее самоубийство имеет в основе воображаемую фантазию о его неверности.
Знаешь, Рори, кажется, Анна немного и есть сам Толстой. Я не могу не думать о биографии графа Толстого, читая то описание любовной сцены, не думать о том, что он насиловал крепостных крестьян, а потом уже освобожденных крестьянок, живших в его имении, о многочисленных внебрачных детях, родившихся у этих женщин от их хозяина, о его лицемерии в старости лет, когда он стал великим моралистом и осуждал сексуальную несдержанность и частную собственность.
В финале романа «Анна Каренина» мне жаль не Анну, а Вронского — опустошенного уезжающего человека воевать в Сербию. Однако знаете, в чем горькая ирония, которую я поняла только на днях?
Россия всегда ведет какую-то войну, куда человек может бежать в поисках смерти. И эту войну русские правители в основном объясняют высокими целями.
Обидно, что великие российские авторы — Пушкин, Лермонтов и наконец Толстой — с их баллами, романтикой и дуэлями поэтизировали эти войны. Победы их героев оплачено кровью и жертвами колониальных захватнических войн.
Обидно, что этот аспект ускользает из внимания читательской аудитории. Если мы не замечаем этого, то ловим от русской литературы только "Ya shivu v bolshom dome na kholme" и не замечаем, что наш роман с русской литературой, с Russian winter wedding, быстро превращается в стендап преданной миссис Мэйзел. Обидно, что вслед за Толстым российское общество предпочитает не замечать, что украинские женщины не Анна Каренина и не стремятся стать кровавым месивом.
Я с ужасом читаю фейсбук-дневник жительницы Мариуполя Надежды Сухоруковой от 19 марта 2022 года, чей город уже много дней обстреливали российские военные: «Я уверена, что скоро умру. Это вопрос нескольких дней. В этом городе все постоянно ждут смерти. Мне только хочется, чтобы она была не очень страшной. Три дня назад к нам приходил друг моего старшего племянника и рассказывал, что было прямое попадание в пожарную часть. Погибли ребята спасатели. Одной женщине оторвало руку, ногу и голову. Я мечтаю, чтобы мои части тела остались на месте, даже после взрыва авиабомбы.
Не знаю почему, но мне это кажется важным. Хотя, с другой стороны, хоронить во время боевых действий все равно не будут».
Россия, у которой не было дальних колоний в Африке или Азии, умудрилась проспать деколонизационные процессы, и дальше лелеять имперское сознание, «дергая» в конце ХХ и начале ХХІ века свои старые колониальные владения — Молдову, Грузию, а теперь Украину и называя вооруженную агрессию «братскими объятиями». Нарратив великой русской культуры как незыблемой классики об изящных чувствах и тревожных душах так мощен, что даже российские ракетные удары по независимому уже 30 лет государству Украина не побуждают западных интеллектуалов усомниться в своих установках.
Профессура итальянских университетов возмущается, когда их просят не читать студентам курсы по Достоевскому.
Президент немецкого PEN свысока напоминает, что бороться следует с Путиным, а не с Пушкиным, игнорируя тот факт, что Россия уже много лет использует свои культурные институты как мягкую силу.
Российские культурные центры по всему миру открыто одобряют агрессию по отношению к Украине. Праправнук Льва Толстого Петр Толстой, пользуясь общественным пиететом к своему известному предку, успешно построил карьеру пропагандиста на российском ТВ, а затем и депутата Госдумы России, и на протяжении двух лет отрицает существование независимой Украины. Российская пропаганда сама перемолола свою культуру и сделала ее токсично опасной.
Даже те произведения русской литературы, где не превозносится русская военная сила, таких как роман «Идиот» Федора Достоевского, сейчас воспринимаются совсем по-иному. Героя, который своей простотой, как у евангельского Иисуса, должен исправить испорченное общество, уже несколько поколений россиян воспринимают через телесериал 2003 года режиссера Владимира Бортко. Сейчас Бортко политик полностью поддерживает политику Путина и советует Украине капитулировать.
В подростковом возрасте я очень любила романы Достоевского, поэтому с энтузиазмом восприняла экранизацию, которая теперь вызывает у меня лишь судорожную боль. Исполнители главных ролей долгое время являлись моими любимыми актерами. В 2022 году, через три недели войны России против Украины, я с отчаянием вижу одного из них – Владимира Машкова – на сцене рядом с Путиным во время празднования годовщины аннексии Крыма. Машков читает стихотворение русского поэта Федора Тютчева, чтобы оправдать политику широкомасштабного вторжения в Украину, и видит в произведении давно покойного русского поэта прямые основания осудить политику Запада и увеличить мощь России.
То, что сам Владимир Машков снялся в голливудских фильмах «Behind Enemy Lines» и «Mission: Impossible — Ghost Protocol», не помешало ему посоветовать своей живущей в США дочери немедленно возвращаться в Россию — «чтобы быть хорошей россиянкой, просить прощения за измену и быть с русским народом». А роль в экранизации классического романа Достоевского не сделала Машкова более милосердным и не уберегла от того, чтобы призвать дочь «помогать бороться с украинскими нацистами».
Русская литература, безусловно, яркая и важная для мирового литературного процесса, означает ли это, что хорошо написанный текст имеет вечную истинность и не требует применения деколонизационной оптики?
Никто не отрицает вклад Редьярда Киплинга в британскую и мировую литературу, но и не закрывает глаза на несуразность и колониальное превосходство стихотворения «Бремя белого человека». Почему же в глазах западных интеллектуалов русская литература имеет индульгенцию моральной чистоты и эстетической неприкосновенности?
Толеровать имперский дискурс даже в литературе — это позорная практика, которая сейчас стоит для Украины тысяч жизней. Российская культура и литература в частности нуждаются в антиимперской ревизии. Я не хочу жить в «доме на холме», а мечтаю вернуться к своему родному дому в Киеве, к своим книжным полкам и цветам на подоконнике.
Прости, Рори Гилмор, я больше никогда не буду читать Льва Толстого, независимо от того, смогу я вернуться или нет.
Автор - Любов Терехова. Переведено с украинского языка, источник - Heinrich Boell Foundation. Статью перевели и к публикации подготовили добровольцы Центра Гражданского Сопротивления "Res Publica".
