Интервью с чешским криминологом Петром Пойманом.
Петр Пойман, чешский криминолог, во время визита в Вашингтон. С мая этого года учрежденная междисциплинарная волонтерская группа Team for Ukraine (T4U) присоединилась к Международной программе лидерства Госдепа США по расследованию нарушений прав человека и зверств во время войны.
Сообщения о массовых военных преступлениях, которые совершали российские военные на оккупированных украинских территориях, появившихся с началом широкомасштабной агрессии, вызвали шок и непонимание – зачем нужно похищать и пытать гражданских жителей, держать их в заключении, убивать или насиловать. Эти действия казались нелогичными – они не приносили военной выгоды, и наверняка не создавали благоприятную атмосферу для сотрудничества с населением оккупированных территорий.
Некоторые обозреватели пытались объяснить такое поведение разочарованием от военных неудач, другие – завистью к уровню достатка, которые оккупационные войска видели в пригородах Киева или Харькова. Еще другая группа аналитиков предположила, что российские военные просто переносили в Украину тот высокий уровень насилия, который присущ российскому обществу, а уже на оккупированной территории он усиливался еще и полной безнаказанностью.
Но чешский криминолог, изучавший российский уголовный мир и его отношения с властью, говорит, что война в Украине продемонстрировала, что модели поведения криминального мира распространились в российских силовых структурах до такой степени, что трудно было различить преступников и правоохранителей. А русское войско стало мало отличаться от тюрьмы. В интервью Голосу Америки криминолог и политолог Петр Пойман, специализирующийся на Восточной Европе, говорит, что именно благодаря войне в Украине он и его коллеги сумели понять, почему российские власти налаживали связи с криминальным миром, культивировали его ценности.
Наталья Чурикова, Голос Америки: Вы уже много лет изучаете российский криминальный мир, царствующие там ценности, порядки и отношения. Но в прошлом году вы, также как основатель волонтерской группы Т4U, были среди криминологов и криминалистов, которые уже в марте смогли побывать в Украине сразу после освобождения украинских территорий на Киевщине, Харьковщине, Херсонщине, принять участие в эксгумации погибших местных жителей, разговаривать с их родственниками и соседями. Для вас, как человека подготовленного, это тоже был шок? Вас удивило то, что вы увидели?
Петр Пойман, криминолог: На уровне теории нет. Ибо каждая российская оккупация была связана с массовым насилием. Ничего нового в историческом плане здесь не было, мы столкнулись с этим в Восточной Европе много раз несколько десятилетий назад.
Тем, кто этого исторического опыта не имеет, кому его родители или деды не передали это знание, потому что они сами этого не пережили, трудно его объяснить. Поэтому для многих людей к западу от нас в Европейском Союзе трудно было в это поверить.
Место эксгумации массовых захоронений в освобожденном Изюме, Харьковщина. 23 сентября 2022 года. Как объясняет Петр Пойман, российские военные ели в нескольких метрах от могил рядом с умывальником, который они соорудили из подручных материалов в лесу.
Но для меня, конечно, одно дело – знать об этом, читать в книгах, видеть в документальных фильмах, а совсем другое – присутствовать во время эксгумации с массовых могил, или видеть целые кварталы, уничтоженные артиллерийскими обстрелами или бомбардировкой с самолетов, как это было в Изюме, Балаклее, Купянске, или в Салтовке, районе Харькова.
Н.Ч.: Многие свидетели на оккупированных территориях рассказывали о том, что российские военные совершали бессмысленное насилие, потому что если ограбление еще можно объяснить, то похищение людей, содержание их в подвалах, пытки, расстрелы – не приносили какой-либо выгоды. Поняли ли вы мотивацию этих поступков?
П.П.: В значительной степени это была зависть. Люди, приехавшие из российской глубинки и попавшие на окраины украинских метрополий увидели благосостояние, превышающее их представление о богатстве. Электрические чайники, стиральные машины, смартфоны, плазменные телевизоры – многие видели их впервые. Это то, что касалось внешних вещей.
Но были и внутренние факторы – в российском обществе глубоко укоренилась модель поведения, базирующаяся на высоком уровне насилия.
Домашнее насилие, изнасилование является частью повседневной коммуникации в большинстве русского общества.
Когда я ездил на разные криминологические конференции в России, то помню, что в Санкт-Петербурге, например, мы не только сидели в залах заседаний, но и выезжали в такие районы, где могли изучать так называемое девиантное поведение людей прямо в поле.
На этих полевых исследованиях мы, например, побывали в высотном доме, где на первом этаже был полицейский участок, а на последнем – притон для наркоманов с разбросанными шприцами. И полицейские и все люди, жившие в доме, об этом, конечно, знали. И никого не удивляло, когда дети, которые имели проблемы в школе или с родителями, не должны были даже из дома выходить, чтобы получить дозу наркотиков, чтобы забыть об этих проблемах.
В рамках этого социального мониторинга мы встречались и с домашним насилием, и с изнасилованием, и с тем, что не расследуются серийные убийства. И чем меньше социально защищены люди, тем больше насилия к ним применяют, и тем меньше шансов, что эти преступления будут расследованы.
Н.Ч.: Историки, изучавшие Советский Союз и создавшуюся им тоталитарную систему, говорят о том, что традиционную семью в России уничтожили еще большевики. И еще со времен Павлика Морозова, убитого более 90 лет назад, семья перестала быть местом безопасности и воспитания ценностей. Сейчас мы видим примеры, когда матери доносят на своих сыновей в военкоматы, жены радуются, что мужчины идут на войну – значит, будут деньги за контрактную службу или выплаты, если он погибнет. Можно ли сказать, что российскому государству выгодны такие отношения в семьях, оно их поддерживает?
П.П.: Сейчас, как и при коммунистической диктатуре, примерами для подражания, которые пропагандирует государство, являются примеры преступного поведения. Портреты Сталина и Дзержинского, одного из самых кровавых в истории руководителей тайной полиции, висят на почетных местах, это все равно, что немцы вывесили бы портреты Гитлера и Гиммлера, и продолжали их чествовать. Речь идет не только о символах – целые институции сохранились с тех пор – НКВД-КГБ-ФСБ, которые не прошли никакой очистки.
Культ насилия есть не только во власти, но и в обществе, люди снова пишут доносы, снова нельзя доверять даже самым близким людям.
Это означает, что невозможно организовать какое-либо сопротивление, а наказания даже за невинное проявление несогласия становятся все более жесткими. Эта жестокость переносится дальше в обществе и в конце мы находим ее в массовых захоронениях в Украине. Со времен Катыни, расстрела польских пленных офицеров советской властью в начале Второй мировой войны, ничего не изменилось.
Опирается эта идеология на абсурдную идею, что русским должно быть разрешено любое преступление, ибо они так несут свое абсолютное добро, под которое они камуфлируют имперскую идею.
Поэтому для солдат нет проблем совершать какие-либо преступления, потому что они воспитаны в обществе, где насилие является обычной формой коммуникации, не только в тюрьмах, но и в армии, которая в России также мало чем отличается от тюрьмы.
В результате это девиантное поведение, на самом деле, является для них нормой, потому что нормальных человеческих отношений, нормального общества они никогда не видели.
Н.Ч.: Недавняя гибель Евгения Пригожина дает возможность глубже взглянуть на связь криминального мира с государством – бывший преступник дошел до самых высоких ступеней, входил в ближайшее окружение президента Владимира Путина, ему доверили создание частной армии, опять же, из числа преступников, и в итоге – бесславный конец карьеры в авиакатастрофе.
П.П.: Каков точно конец его карьеры мы не знаем, потому что его смерть окутана многими тайнами – тела его никто не видел. Но и его частная армия заключенных имела предшественников в СССР, когда в Красную армию набирали бывших узников, которых отправляли на фронт, где они становились пушечным мясом.
Но после войны отбыли так называемые «сучьи войны», между заключенными, которые сотрудничали с властью, их назвали «суками», отсюда и название войн, и «ворами в законе», которые имели свой кодекс, запрещающий какое-либо сотрудничество с властью.
В истории с Пригожиным мы слышим отголоски тех войн, когда часть заключенных была готова перейти в армию, подписать официальный контракт, а вторая отказалась от прямого сотрудничества с армией.
В кругах исследователей говорят о том, что "Группа Вагнера" работала под крышей ФСБ, и что вряд ли он сам решил идти на Москву, и скорее это было сделано по чьему-либо приказу. Ибо из того, что о нем было известно, можно судить, что он принадлежал к низшей криминальной касте.
Но для тех во власти, кто его использовал, связи с криминальным миром были большой выгодой, потому что открывался доступ к огромному резервуару людей готовых убивать или совершать другие преступления, которые не нуждались в этом в большой подготовке.
Здесь еще важно отметить, что в последние годы, примерно в 2009-2013-х годах была ликвидирована значительная часть традиционных преступников, о которых я упоминал, «воры в законе», которые не шли на сотрудничество с государством. Среди них был Вячеслав Иваньков, известный как «Япончик», его убили в 2009 году и Аслан Усоян, известный как «Дед Хасан», убитый в 2013 году в Москве.
На их место встали другие люди, которые приветствуют сотрудничество с властью в России, такие как Захарий Калашов, по прозвищу «Шакро Молодой». Он, как говорят мои российские коллеги, издал «царский указ», одобряющий, чтобы заключенные шли служить в русскую армию. То есть российские тайные службы уничтожили конкурентов в криминальном мире и поставили во главе уголовных организаций людей лояльных к власти.
Опасно и то, что криминальная субкультура интернациональна. Ее влияние не ограничивается Россией, а влияет на более широкий круг стран, в том числе на Западе. Украина в этом плане была еще более интегрирована через среду заключенных. Помню, как в начале 2022 к нам на вокзале в Авдеевке подошел мужчина пенсионного возраста, который сказал, что возвращался домой в Донецк и планировал присоединиться к подразделениям «ДНР». В ходе разговора выяснилось, что последние 14 лет мужчина провел в тюрьме где-то под Днепром, где на него таким образом повлияла российская криминальная субкультура.
Н.Ч.: В начале войны против Украины в 2014-15 году в России начали активно формировать молодежные организации "Наши", "Молодая Гвардия", "Юнармия", которые должны заниматься патриотической подготовкой русской молодежи. Немногие на Западе уделяли внимание этим изменениям, но французская исследовательница Галя Аккерман говорила уже тогда, что милитаризация российского общества является подготовкой к новой военной операции, новому расширению границ. Вы видите это как часть того же плана по пополнению армии из наименее образованных, социально уязвимых людей?
П.П.: Теперь это выглядит логично, конечно, в логике авторитарного или уже диктаторского режима – воспитывать, создавать и контролировать различные социальные группы поддержки. Но тогда мне все это казалось довольно невинным развлечением – ностальгией по советскому прошлому, кому-то хотелось вернуть молодость – пионеров, комсомол.
Перед началом широкомасштабной агрессии до февраля 2022 года я был длительное время в мониторинговой миссии ОБСЕ в Донецке, и там мы могли близко наблюдать «Молодую Гвардию» и «Юнармию». Туда приезжали молодые люди и из России, но большинство составляли местные молодые люди, у которых не было широких альтернатив.
А здесь предлагалось приобщиться к большой сильной структуре, которая имеет красивую форму, предлагает идеологию, пропагандирующую отовсюду в этом обществе. И многих из этих молодых людей это привлекло, а их просто использовали и очень быстро. Думаю, что многих из них уже нет в живых, потому что они погибли в числе первых с началом российской широкомасштабной агрессии.
Целью этих организаций было воспитание послушания, нормализация насилия и подготовка к вступлению в русскую армию или для службы в местных силовых структурах.
Альтернативой для этих молодых людей являются криминальные движения, например АУЭ (Арестантский устав един или Арестансткое уркаганское единство), которые не предлагали этой военной дисциплины и подготовки, а вводили в криминальный мир.
Они также начинают набирать детей из средних, иногда даже младших классов – собирают с них деньги, которые посылают заключенным в тюрьму, с тем, что потом, когда они сядут, другие будут собирать деньги для них. Конечно, и у них насилие является частью ежедневной коммуникации.
Поэтому для российского государства есть большие возможности в этой связи, потому что по иронии судьбы оба эти пути сейчас ведут молодых людей на войну с Украиной.
Н.Ч.: Историки, социологи говорят, что из масштабных проектов изменения парадигмы существования целого общества за последние десятилетия был известен только один – денацификация Германии. Но тут же они добавляют, что этот пример не подходит в контексте России, потому что никто не собирается оккупировать российскую территорию и насильственно менять власть. Как тогда изменить поведение целой страны, которая основанной на насилии, которая питается насилием, которая распространяет насилие наружу?
П.П.: Во-первых, такое общество должно потерпеть поражение. Украина должна в этой войне победить, чтобы доказать, что имперские посягательства России обречены на поражение. Это будет хорошо не только для Украины, но и для российского общества, потому что позволит ему выйти из круга насилия. Я подчеркиваю, что говорю об обществе, а не России как государстве, потому что я не думаю, что государство такое поражение переживет.
Многие на Западе этого боятся, но агрессивность России/СССР всегда проявляется тогда, когда она становилась централизованной диктатурой. Трансформация децентрализованной страны также будет сложной, но я думаю, что риски будут носить более локальный характер и их хотя бы частично можно будет контролировать.
Россия, побежденная в Украине, но не трансформированная, представляет гораздо большую угрозу. Есть угроза ресентимента и того, что мир окажется лишь временной отсрочкой войны.
Нам нужно избавиться не только от нынешнего режима, но и от идеологии и фундаментально трансформировать государство. Только так мы снизим риски повторения агрессии в будущем. В этом заинтересованы и те части русского общества, которые хотят в будущем снова стать частью цивилизованного мира.
Запад должен приложить все усилия, чтобы это произошло, и не допускать никаких разговоров о компромиссе, о передаче территории в обмен на мир, потому что очевидно, что никакого мира не будет – будет подготовка к следующей войне, и мы уже знаем, что происходит с людьми, которые оказываются в оккупации.
Во-вторых, Запад должен приложить усилия для реформирования российского общества. В общих чертах частью плана такой трансформации должно быть лишение России места в Совете Безопасности ООН, ибо государство, совершающее такие преступления, попрало все правила международного сосуществования. А также деимпериализация России – лишение общества культа империи, двойного культа величия и принуждения, основанного на насилии и производящего насилие.
Что касается сравнений с Германией, то разница в том, что российское общество было деформировано в течение гораздо более длительного времени, чем немецкое. Я не говорю о более чем 20 годах власти Путина. Здесь гораздо более глубокая проблема – культ империи тянется через всю историю Советского Союза в царскую Россию. Но даже если мы не пойдем так далеко, а остановимся на сращении государства с криминальными организациями, то и этой истории более 100 лет, потому что она началась после Октябрьского переворота 1917 года.
Сейчас трудно сказать, как эти изменения будут происходить, потому что мы не знаем, когда закончится война, и в каком виде будет Россия на тот момент.
Автор: Наталия Чурикова. Источник “Голос Америки”. Статью к публикации подготовили добровольцы Центра Гражданского Сопротивления "Res Publica".
